| Strannik | Дата: Суббота, 16.07.2011, 19:09 | Сообщение # 1 |
 Мудрость сияния
Группа: Проверенные
Сообщений: 2597
Статус: Offline
| Преддверие.
«Самолет бежал, крыльями ощупывая воздух. В конце полосы твердость воздуха оказалась достаточной, самолет полез вверх. Земля съеживалась. Самолет вонзился в белое месиво, задрожал. В иллюминатор был виден кусок крыла. Оно ходило вверх-вниз. Сквозь дыры в облаках земля просовывала прямоугольниками расчерченные бока. Тряска прекратилась. Мы бухнулись в прозрачную голубую жидкость.
Через три часа стрекоза, растопырив крылья и вытянув ноги, присела в Москве.
На служебные дела ушло несколько дней, и еще осталась неделя свободы. Был план навестить мать в Почепе, Брянской области. Стоял конец апреля. Сквозь черные ветви било солнце. Деревья еще не были одеты. Почки напряглись — знали, что будет через неделю. Проводница была сдержанна. Кроме формы носила какую-то тяжелую думу. По мере движения к югу все больше зелени просачивалось из-под кожи деревьев.
В вагоне скапливалась духота. Мы медленно въехали на станцию. С желанием глотнуть воздуха я двинулся к выходу. Проводница стояла в тамбуре. Дверь была закрыта. Вагон замер. «Сколько стоим?» — я всматривался в окно. «Пять минут», — не оборачиваясь, процедила женщина в форме. Я ждал, когда она откроет дверь. Проводница не двигалась. Поезд стоял, время шло. Ничего не менялось. «Вы что, не будете открывать дверь?» — «А зачем?» — обронила проводница. — «Как зачем, станция же?» — «Ну и что?» — с нехорошим упорством ответила она. «Может, кто сойдет?» — «Никто не сходит». — «Или пассажиры будут». — «Будут, впущу». Никто не подходил. Перрон был пуст. В груди зрело раздражение: «Послушайте, откройте дверь». Проводница повернулась, тяжело посмотрела в глаза: «Не велено открывать». Я был потрясен: «Кем не велено?» — «Начальством». — «Почему?» — «А мне почем знать?» — «Чушь какая», — пробормотал я и вернулся в купе. Глупости. Я смотрел в окно. Поезд тронулся. И все-таки, что это значит? С этой загадкой я сошел на своей станции. Бегал глазами по сторонам, всматривался в лица. Все как обычно: воздух, люди, здание вокзала, за ним — деревья со свежей листвой. Чудная проводница. Может, у нее патология какая? Оглянулся назад: двери всего поезда были закрыты. Передернул плечами: бред.
Побыл у матери. Вернулся в Москву. Поползли слухи. Швеция заявила протест. Наконец объявили: взрыв на Чернобыльской АЭС. Вот оно что! Уже шло заражение, вот двери-то и прикрыли.
Вернулся в институт, занялся вопросами сельскохозяйственной радиологии. Знал: это понадобится. Через год был переведен в Москву начальником главка. Проблема Чернобыля поднималась на каждом совещании. В апреле 1988 года первый раз поехал в тридцатикилометровую зону. До Припяти добрались на машине директора киевского филиала Института сельхозрадиологии полковника запаса Лощилова. В Припяти находился опорный пункт филиала. Издали чернела коробка охраны и шлагбаум на въезд. Черную «Волгу» с совминовскими номерами пропустили не останавливая. В управленческой структуре получили талоны на питание. От направления на ночлег отказались. В случае чего могли заночевать на опорном пункте филиала. Там забирались пробы воздуха, почвы, воды, следили за уровнем радионуклидов. Опорный пункт располагался на бывшей лодочной станции. «Ну, как пробы?» — Лощилов потирал руки. В глазах — блеск. Я его понимал: во мне тот же подъем. Это бывает, когда перед тобой разворачивается неведомое. Эту смесь порыва и осознания важности свершаемого труда я наблюдал у всех, с кем встречался в Припяти. Пренебрежение опасностью облучиться было поразительным, загадочным. Лощилов ездил на автомобиле, который давал фон выше нормы. «Волгу» не удавалось дезактивировать. Лощилов посмеивался: «Нас никакой радиацией не прошибешь». Он был физиком и говорил это с заразительной легкостью и спокойствием. При выезде из Припяти нас остановили. Темнело. Номера не разглядели. Лощилов достал удостоверение полковника. Небрежно кивнув на меня, сказал: «А это — мой шеф». Солдаты отдали честь.
На следующий день побывали в селе Владимирском, которое подверглось сильному радиоактивному загрязнению. Зрелище было тяжелым. Бурая хвоя, пожухлые листья. Там и тут — срытые участки земли. Загрязнение шло пятнами. Землю снимали и увозили. В этом селе у нас находился физиологический двор. Животные на фермах поневоле сделались экспериментальным материалом. За ними наблюдали, их осматривали, делали анализы. Большинство жителей уехало. У государства не доходили руки, да и средств не было, чтобы эвакуировать всех, дать приличное жилье. Оставались те, кому некуда и не на что было ехать. На свиноферме встретила женщина лет сорока в ватнике поверх черного халата. Голова повязана серым платком. Она подошла к нам. Ее взгляд, полный отчаяния, ловил наши глаза: «У меня трое ребятишек. Что с ними будет?» Мы молчали. Она заглядывала в зрачки, пытаясь прочесть. Ее бледное, изможденное, измученное тревогой лицо врезалось в сердце. Было стыдно. В село наезжали специалисты, занимались коровами и свиньями. Люди оказались брошены. Сели в машину. Ехали молча. В душе подавленность. Казалось, это у меня, у нас не было будущего. Через четыре года министр собрал руководителей главков и объявил о ликвидации союзного министерства».
На примере данной руки мы в трех историях (две последуют в следующих номерах) покажем взаимодополняющие характеристики линий родителей в рамках метода фиксированных позиций и правила поворота.
Возьмем левую руку.
По методу фиксированных позиций линия отца — первая от дубликата линии Жизни (рис. 3—4, синий).
На этой линии выделим две фигуры — треугольник в треугольнике (рис. 4, красный) и остров (рис. 4, зеленый).
Треугольник в треугольнике трактуется как достижение высокого положения (обычно в гос. службе).
Размер островка выражает длительную неудовлетворенность положением дел на работе и в стране, переживания из-за невозможности продолжать работать.
|
| |
| |
