| Strannik | Дата: Четверг, 17.05.2012, 19:44 | Сообщение # 1 |
 Мудрость сияния
Группа: Проверенные
Сообщений: 2597
Статус: Offline
| Не лишний удар. (Ошибка 2)
«Не знаю, почему я осталась. Школе, где я работала, предложили выехать за Урал. Детей вывозили из Москвы.
Шел сентябрь 1941-го. Солнце доходило до полудня и поворачивало на восток. Запад погружался во тьму.
Старшеклассники еще оставались. Я успела дать несколько уроков. Потом занятия прекратились. Сообщения о продвижении врага к Москве становились все страшнее. Группа армий «Центр» рвалась вперед.
Десятого октября командующим Западным фронтом вместо Конева был назначен Жуков. Конева перевели командовать Калининским фронтом, также оборонявшим столицу. Тогда все знали, кто держал острие удара: Жуков, Конев, Тимошенко, Буденный, Еременко, Захаров, Черевиченко. К концу ноября — началу декабря немцу удалось выйти к Каналу им. Москвы, форсировать реку Нара, подойти к Кашире с юга.
Москва пустела. Вползало, выдавливало жизнь лихорадочное слово — эвакуация. Еще в октябре школы закрылись. Надо было решать: уезжать или остаться. Мне было двадцать два. Страх, тяжелые мысли пересиливались энергией молодости. Казалось невозможным, что Москвы может не стать. Мама отказалась уезжать: «Сталин здесь. Москву не отдадут».
А вдруг? — накатывала мысль. Сердце останавливалось. Но через мгновение шло дальше. Не может быть. Никаких вдруг.
Школы закрылись. Часть преподавателей и школьников эвакуировалась, я осталась без работы. Без работы было нельзя. Мне позвонила подружка: «Рин, давай работу искать. Мы с тобой с «языками», может, где и сгодимся». Я жила на Земледельческом, подруга рядом. Утром отправились. Сначала пришли к «Известиям» на Пушкинской площади. На дверях на белой бумаге от руки надпись: редакция выехала в Куйбышев. «Пошли в Наркоминдел», — понуро предложила Лена. Наркомат иностранных дел находился на Кузнецком мосту. Заходим. Безлюдье. Тишина. Беспорядок. На полу две пишущие машинки. Сквозняк гоняет клочья бумаги. Появился мужчина в шинели: «Чего вам?» — «Да вот хотели на работу устроиться». «Опоздали, выехали они», — буркнул военный и зашагал прочь, гремя сапогами в пустоте. Охватило щемящее чувство приближающейся катастрофы. «Давай попытаем счастья в ТАССе». Не успели открыть дверь, натолкнулись на быстро идущего навстречу человека. Обращаемся: «У вас тут работы нет?» — «А вы языки знаете?» — «Знаем. Я — английский. Лена — французский». — «Прекрасно. У нас создается новый отдел — редакция радиопрослушивания. Завтра выходите на работу. К девяти. Ждем».
Назавтра уже сидели с наушниками, ловили Лондон, Париж, Берлин. По ночам в три часа слушали речи Рузвельта. Записывали, тащили в машбюро. Потом к редакторам, те делали сводки, которые, как говорили, обязательно читал Сталин. Работа была сменная. Иногда приходилось возвращаться домой под утро. В Москве был комендантский час, но у нас были пропуска. Идешь, бывало, по переулкам, дробь каблучков бежит далеко впереди. Внутри полный покой и защищенность. Глаз всегда отыщет тройку патруля. Лиц не видно, лишь поблескивают штыки винтовок. «Стой, — раздается твердый голос. Показываю пропуск. — Проходите».
Проработала в ТАССе до 44-го года. Стала заведующей английской редакцией. Работа мне нравилась. Зарплата приличная. Я была счастлива.
Однажды, закончив сводку, подхожу к начальнику: «Можно мне домой? Материал готов». — «Идите». Выхожу из дверей — хлынул дождь. Порыв ветра срывает с головы берет, выворачивает зонт. Думаю: дай-ка пережду. Возвращаюсь. В вестибюле ко мне подходит начальник секретного отдела. Маленький и противный. Мы его сторонились. Улыбается: «Дождь-то какой. Надо переждать. А что вы тут будете стоять, заходите ко мне в кабинет, посидите». Заходим. В глаза бросается большой кожаный диван. Он, ни слова не говоря, хватает меня за плечи, прижимает к себе, тащит к дивану. А я девушка была рослая, спортивная: походы в горы, волейбол. Я его поднимаю и толкаю так, что он летит на этот диван. Плюхается на него с ужасным грохотом. Мне этого показалось мало, я шагнула к нему и отвесила здоровую оплеуху. Очки отделяются от головы, переворачиваются и, описав дугу, исчезают за подлокотником дивана, раздается их печальный звон. В горячке я его еще и по другой щеке стеганула и — за дверь. Остановилась, думаю: наверное, эта последняя пощечина была лишней. Ну да ладно, это ему на будущее. На улице ни дождя, ни ветра. Чудеса, да и только. Через неделю меня вызывает руководитель ТАССа и говорит, что по семейным обстоятельствам дальнейшая работа в их учреждении для меня становится нецелесообразной. Я уже понимаю, но все-таки спрашиваю: «Что это за обстоятельства»? — «Что ж вам объяснять?! Вы же знаете, ваш отец привлечен и сидит в тюрьме. Он враг народа». «Это ошибка», — выкрикиваю я. «Вы ошибаетесь. У нас просто так не сажают. Считайте себя уволенной...» Вырываюсь за дверь, чтобы он не видел слез. Обида, боль. Жизнь свивается клубочком, прячется в самой глубине сердца. Меня не стало в одну минуту, меня нет, и мне незачем быть. Прошлое заняло место будущего. Но это продолжалось недолго. Я перешла на другую работу, и открылись перспективы, которых я не могла ожидать на прежнем месте. Я поработала на Ялтинской конференции, увидела Сталина, встречалась с Черчиллем и Рузвельтом. Позже объездила пол-Европы. Новая работа ждала меня и, видимо, устала ждать».
Продолжим интерпретацию рисунка, который мы брали ранее.
Линия Судьбы (синий) начинает притягиваться к линии Жизни (зеленый) и примыкает к ней в виде прямоугольного образования.
Прямоугольник данного размера проходит в прямом значении как арест родителя — отца (напомним, что линия Жизни есть линия Отца, потому прямоугольник относится к отцу, а не к матери).
Но сама фигура для обладателя означает — ограничения, давление власти, невозможность выбора. Фигура прекращает развитие линии Судьбы.
Уход с работы неизбежен.
И причина этого ухода связана с судьбой отца и его жизнью.
Таким образом, мы можем наблюдать, как местоположение прямоугольной фигуры и ее взаимоотношения с другими показателями расширяют ее значение.
|
| |
| |
