| Strannik | Дата: Понедельник, 16.04.2012, 16:43 | Сообщение # 1 |
 Мудрость сияния
Группа: Проверенные
Сообщений: 2597
Статус: Offline
| Выбор.
«В день взрыва на Пушкинской, 8 августа, около двух часов дня я ощутила сильное желание выйти на улицу. Я работаю в неком заведении, которое находится на одной из старомосковских улочек недалеко от пересечения Тверского бульвара и Большой Никитской улицы. Рабочий день продолжается до 17.30, после чего я неспеша отправляюсь по Леонтьевскому к Тверской и потом в сторону Пушкинской. Как правило, меня сопровождает коллега, молодой человек по имени Евгений. Минут через пятнадцать мы достигаем злополучного перехода и спускаемся вниз. Последние полгода так складывалось, что и в переходе я не тороплюсь нырнуть под землю к поездам, а притягиваюсь то к одному, то к другому киоску, высматриваю что-нибудь нужное. И Женя любезно следует со мной в этом почти ежедневном ритуале. Однако если я задерживаюсь на работе, то Женя идет другим маршрутом: по Тверскому мимо МХАТа, затем переходит на левую сторону, где «Макдональдс», и пересекает Тверскую напротив «Известий». Он не любит идти к метро по длинной подземной кишке, а предпочитает двигаться по верху.
В тот роковой день в обеденное время, около двух, выхожу на улицу. День солнечный, настроение светлое. Поворачиваю в арку. На меня идет человек. Прямо на меня. Идет пошатываясь. «Пьян», — пролетела защитная мысль. Потом смотрю, думаю — нет. Не пьян. Хорошо одет. Да и не по-нашему. Ярко. Стильно. Но это — фон. Главное — лицо. Мертвенно бледное. Во взгляде — мука и боль. Одной рукой держится за сердце. «Вам плохо?» — спрашиваю. Он не в силах ответить. Ему не хватает воздуха. Он задыхается. Я роюсь в сумочке, ищу валидол. Под дрожащие пальцы лезет всякая ерунда. Не могу найти. Оглядываюсь. Рядом — посольство. Бросаюсь к дверям, дергаю ручку, стучу. Не открывают. Бегу к будке с милиционером. Стучу туда. Кричу: «Человеку плохо. Нужен врач. В посольстве должен быть врач!» У человека в будке не дрогнул ни один мускул. Он смотрит мимо. Как будто меня нет. На противоположной стороне улицы, в трех метрах от места события, — другое посольство. Охранник вышел и с любопытством наблюдает за происходящим. Но ничего не предпринимает. Меня охватывает отчаяние, я не понимаю: как же так? Ведь человек умирает. Замечаю вывеску Музея народного искусства. Бегу туда, наперегонки с сердцем.
На пути — охранник. «Человеку плохо, помогите. Там, — машу рукой на улицу. — Нужен врач!» Молодой человек срывается с места. С ним еще люди. Я — к телефону. Вызываю «Скорую». Возвращаюсь. Человек сидит на земле. Я поддерживаю его голову. Его трясет. Грудь судорожно бьется за глоток воздуха. Я глажу его плечи. Ум мечется в поиске решения. Ничего не приходит. Знаю только, что сейчас это мой самый родной человек. И смысл жизни в том, чтобы помочь ему.
«Все. Конец. Умер». — Охранник музея выпрямляется. Я не верю. Не может быть! Только что он шел. Он был жив. Не может человек умереть за несколько минут. «Нет, нет, он очнется. Он потерял сознание». Охранник качает головой: «Мертв». С ноги человека вдруг слетает мокасин. «Вот смотрите, он двигается, он жив», — говорю я. Я плачу. Прибывает милиция. Человека опускают на асфальт. Достают документы. Иностранец. Занимает солидный чин в посольстве, охранник которого с интересом следил за происходящим от начала и до конца. Начинают оформлять бумаги. Я не могу отойти от него. «Все, можете идти», — сказал сотрудник милиции. Я стою. Не могу шелохнуться. Въезжает «Скорая». С момента вызова проходит сорок минут. Подтверждают диагноз охранника музея: смерть. Не могу двинуться. Между мною и человеком на земле плотная, тугая связь. Я тихонько рыдаю. Милиционер слегка повышает голос: «Идите». Поворачиваюсь, бреду на работу. Мир раскололся на две части. Не могу представить, что час назад я вышла на свет, чтобы просто пройтись. Та беззаботная и легкая я унесена на край Вселенной. На работе заместитель начальника, увидев меня, узнав, что случилось, восклицает: «Езжайте домой, успокойтесь, вам нужно прийти в себя». Я отправляюсь и прохожу переход на Пушкинской в полчетвертого. После завершения рабочего дня мой коллега Евгений, поскольку меня нет, идет другим путем, как он обычно поступает. По верху. Он достигает «своего» перехода, спускается вниз. В этот момент в том тоннеле, где мы с ним должны были быть по плану, гремит взрыв. Евгений выбегает наверх, видит столб дыма, и события, которые я позднее увидела по телевизору, разворачиваются перед его глазами. Пока мне это не известно. Я еду домой, и меня грызет мысль, что вот Господь послал мне человека, чтобы помогла ему. А я не смогла. Я иду в храм и молюсь за его душу. Вечером дома — ежеминутные телефонные звонки: «Ты жива? Все в порядке?» И горячкой и ознобом — изумление, и ужас, и радость, и в глубине проблеск понимания. Я начинаю понимать. Понимаю. Поняла».
Четко выраженный начальный и средний фрагмент главной вертикали (линия Судьбы) на обеих руках (рис. 3, 4, 5, 6) имеет множество аспектов — от осмысленности существования и благоприятных условий для развития до надежно работающей системы самосохранения.
Это последнее суждение справедливо при отсутствии противоречащих, негативных показателей, выражающих болезни системы самосохранения.
Если такие показатели есть, то сильная линия Судьбы может не защитить, как в нашем случае, а привести — даже притащить — обладателя к катастрофе.
Ибо в глубокой линии Судьбы есть несвобода, направленность, фатализм, которых человек не ощущает.
Еще один пример, как все модифицируется всем остальным.
На руках нашей героини имеются легкие нарушения системы самосохранения.
Но они не в состоянии пересилить позитивной заданности линии Судьбы.
|
| |
| |
