| Strannik | Дата: Воскресенье, 17.07.2011, 00:31 | Сообщение # 1 |
 Мудрость сияния
Группа: Проверенные
Сообщений: 2597
Статус: Offline
| Иллюзорный остаток.
«Надо же, совершенно не испытываю тяги к оружию. Во всяком случае, ничего патологического». Мать смотрела непонимающе: «А почему ты должен испытывать тягу?» — «Ну как же? Ты сама рассказывала». — «Что я рассказывала?» — «Во мне тогда было шестьдесят сантиметров роста и полпуда весу. Помнишь, чтобы покормить меня, ты забиралась в оружейный шкаф». Мать рассмеялась: «Помню, как не помнить. Жили тесно. Казарма, солдаты, поневоле спрячешься. Тогда прятались. Не то, что сейчас». «Я и говорю — кругом предметы настоящей мужской работы: автоматы, карабины, гранаты». «Да какое там, — мать рассмеялась опять, — шкаф пустой был». «Да? — я почесал затылок. — Все равно когда-то они там стояли и потом — запах ружейного масла. Нет, нет, должен был впитать с молоком матери. А почему-то не впитал».
Я отошел к окну. На площади, вытянув руку, стоял высокий человек. Из камня. Рука длиннее, чем нужно. Дабы подчеркнуть важность пути, направление которого указывала рука. Теперь выяснилось: это был памятник. Просто памятник, а не указатель. За исполинской фигурой открывалась набережная, за ней — река. Высокий противоположный берег. Слева белеют строгие здания монастыря.
Я вернулся к столу. Мать пила чай. Я сел: «Не знаю, утром вспомнился кусочек детства. Будто увидел. Прокрутилось в голове, как в кино. Отец застегивает пуговицу у горла. Оправляет ремень с кобурой. Вытаскивает пистолет. Чем-то щелкает. Я в это время лежу за порогом, подглядываю. Играю в шпионов. Прячусь от отца. Отец выходит, поправляет на ходу фуражку. Потом как по волшебству переношусь в казарму. Солдаты моют пол. Я мешаюсь под ногами. Со мной обходятся терпеливо: все-таки сын начальника. И тут же вижу себя в каком-то корыте. Корыто волоком тащится по земле. Оно привязано к сизому дыму. В корыте полно народу. Жирная, хлюпающая глина по краям корыта». «Да ты все спутал».
— «Нет, подожди, сейчас. Мы скользим в корыте по жидкой грязи. Это я хорошо помню. Я реву. Вокруг меня черный колючий вихрь. Я в черном облаке. Лицо горит от боли. Мне жутко и страшно». «Да это комары», — удивляется мать моему виденью. Я поднимаю палец, боясь сбиться: «Погоди, погоди, я помню. Навстречу по дороге шла высоченная баба, у нее не было головы. Вместо — на плечах стоял белый самовар. А за спиной — метла. На нее набросились, сняли с нее самовар, он смялся, а у бабы образовалась голова с черной бородой. Самовар надели мне на голову. Я стал задыхаться и заорал во все горло от ужаса». «Господи! — воскликнула мать. — Чего ты напридумывал. Это мужик ехал на лошади. Бесконвойник. За спиной у него был карабин. А на голове накомарник из белой марли. Его остановили, сняли накомарник, надели на тебя. А ты — орать. Ты был кроха совсем — ничего не смыслил». «Да как же, я все помню!» — «Ничего себе, помнит он! Ты все смешал. Из разных мест. Корыто действительно было. Так мы добирались до места в тайге, где лагерь располагался. Отец был туда назначен начальником колонии. Весной и осенью ни на чем не проехать. Большое металлическое корыто привязывалось к трактору. В корыте — скамейки, человек пятнадцать помещалось. Ехали часов пять. Взрослые едва выдерживали, где уж детям». «Потом, смотри, это мне все сегодня утром припомнилось. После корыта опять казарма, где полы моют солдаты. Голые руки по локоть. Палки с темными тряпками. Потом вдруг страшный шум. Барабанная дробь. Беготня. Солдаты раскатывают рукава. Бегут к зеленому ящику. Достают ружья. Сверкают клинки. Я бегу за ними, пытаюсь схватить ружье. Мне не дают. Я ругаюсь на это чрезвычайно. Все выбегают на улицу. Бегут к воротам. Ворота открываются. Справа и слева от ворот забор — аж до самого неба. Я хватаю палку — это мое ружье — и бегу за всеми к зеленым воротам. Тут у меня с ноги соскакивает тапка. Я останавливаюсь, роюсь кругом, ищу — не нахожу. Думаю: фиг с ней! Бегу в одной тапке, помню, как шелковая пыль просачивается меж пальцев. Натыкаюсь на закрытые ворота. Закрыл их солдат. Я набрасываюсь на него, требую открыть, пропустить меня. Угрожаю. Сержусь. Наставляю на него палку. Ничего не помогает. Он непреклонен. Потом тут же вижу отца. Его, поддерживая, ведут солдаты. Одежда свисает белыми клочьями, лицо в крови, фуражки нет. Вот что я помню». «Ты смотри, — мать поднимает брови, — не думала, что ты помнишь. Бунт у нас случился в колонии. Одного вора в законе приказано было в изолятор за провинности поместить. А зэки давай его прятать. Ну, отец и отправился на зону. Стал разбираться. Там на них напала целая группа! Даже пистолет не успел вытащить. С ним было двое всего. Отбивались, да силы неравные. Часовой с вышки увидел, дал очередь. Охранную роту подняли по тревоге. А ты, значит, за ними увязался?!» — «Ну как же, на помощь батяне спешил». Я посмотрел ей в глаза: «Сильно их побили?» Мать сжала руки: «Да, серьезно. Если бы не подоспели солдаты, бог знает, что было бы».
Я отошел к окну. По реке против течения плыл серый буксир. Я спросил, не поворачиваясь: «А накомарник, значит, просто отобрали у мужика?» Мать вздохнула: «Время было такое».
Над линией Рождения обладателя (рис. 3—4, желтый) наблюдается большое прямоугольное образование (рис. 4, красный).
Первые детские годы прошли в некотором смысле с ограничением свободы.
Ребенок жил в глухих местах при лагерях, поскольку отец назначался их начальником.
Линия матери проходит сквозь прямоугольную фигуру (рис. 4, синий).
|
| |
| |
