Другие люди. «Вчера было по-другому, душа кормила сердце печалью, не тяжелая, легкая, но все-таки тоска плескалась морем у самых ног. Всматриваешься через море, и только серо-голубая мгла. Море — это не тоска, это жизнь. Начинается отсюда и простирается в неизвестность. Если море — жизнь, то что берег; на котором стою? Ложилась с беспокойством, проснулась с радостью. Все без причины, то одно, то другое. Да и за окном пасмурно. Часы давно напрашивались на взгляд. Полвосьмого. Быстро вскочила, плеснула воды на лицо, оделась. Стоп. Куда это я? Ведь сегодня ко второй паре. Можно не торопиться. Суббота. Я разделась, приняла душ. Всматривалась в зеркало. Где нужно — изгибы, а где это не требуется, там прямые линии. Загадочно всё. Оделась. Прошла медленный завтрак. Чашка кофе и крекер с ломтиками яблока. В кофе отражалось окно, казалось, что это не кофе, а ртуть. Пора. В прихожей наклонилась к туфлям на мягкой подошве. Рука замерла. А может, на шпильках сегодня? С чего бы это? На улице — весна, вот с чего. Я вышла из дома. Подошла к остановке. Небо расчистилось. Свора облаков отодвинулась, ударил первый луч солнца. Все преобразилось. Я посмотрела наверх. На голубом, без единой складки, фоне плыла огромная гора, сложенная из снежных шаров. Облако блистало, будто внутри него горел свет. А на земле лавочка, столб, белая табличка, в левом углу черные Тб, в правом — А.
На лавочке — две женщины. В отдалении топчется человек в резиновых сапогах и брезентовой накидке. Он курит. Нет ни Тб. ни А Голос появился возле самого уха, я вздрогнула. «Вы не знаете, давно нет автобуса?» Я оглянулась. Человек лет сорока-пятидесяти. Плотный, прилично одет. Улыбка на лице. Редкость в нашем районе. Я отвечала: «Я здесь недавно, минут пять». «Ага, понимаю, понимаю». Он сделал еще шаг и оказался очень близко, это мне не понравилось, я отступила. «А вы учитесь или работаете?» — спросил он. Я посмотрела на него. Второй взгляд принес детали. Он улыбался, но будто вчерашней улыбкой. А глаза были мутноваты. Было еще что-то, я не могла отследить. Я ответила неохотно: «Учусь». «Прекрасно, прекрасно, прекрасно». — выговорил он с неожиданной быстротой и опять придвинулся близко. Я отошла. «Учитесь на гуманитария, ведь так? Так?» Он придвинулся. Тут я увидела, что это не улыбка, а разрез рта так сделан, углы губ приподняты. Глаза его описали круг, вернувшись, не попали в мои зрачки, я отвернулась. Глядела, не идет ли автобус. Не шел. Когда я повернулась, его лицо было совсем рядом. Я поморщилась. Это как муха влетела и начинает донимать. Теперь стал яснее нюанс, который ускользал. Запах. Как у человека, который пользуется половой тряпкой вместо полотенца. Я отодвинулась. Он придвинулся. Я шаг назад, он на шаг вперед. Оглянулась на женщин, те ничего не замечали. Я решила уйти на другую остановку. Повернулась к нему спиной и пошла. Он внушал отвращение, но не страх. Страха не было. Гадливость. Не сильная, так. Безмятежность не хотела сдаваться. Я пошла, не оглядываясь. Шагов сзади не было. Я вздохнула. Дорожка бежала вдоль невысокой изгороди из кружевной проволоки. За ней начинался городской парк, малоухоженный, с диковатыми местами. Что-то мелькнуло — не в глазах — будто в затылке. Горячая волна неопознанного чувства.
В нем фрагмент запаха, и звук хрустящего песка, и глухая вспышка, и запоздалый ужас — все отодвинулось, сжалось, метнулось на дно ощущений, — последовал грубый захват шеи. «Стой тихо. Закричишь — убью». Он прерывисто дышал, голос был хриплый. В бок мне воткнулся предмет, не острый — округлый и твердый. Он рванул меня на боковую дорожку, и скоро мы были скрыты деревьями. Он тащил меня дальше. Резь в горле, ноги ватные и тяжелые, в груди холодное отвердение, будто внутренности превращаются в камень. Он что-то бессвязно выкрикивал, я не понимала, потом начал ритмично выкрикивать слова: страдания бессмертны, как и наши знания, воля и власть, поскольку совместимо все это с бренным прахом, таковы, что прах ему дивится, меня вы мертвым нарекли, я соглашаюсь, торжествуя.
Он подтащил меня к лавке, бросил на нее. Я напрягла все мышцы, думая, что он прыгнет на меня. Спина моя уперлась в спинку лавки, я сидела к нему лицом, он стоял передо мной и, размахивая руками, декламировал стихотворный бред. Глаза его блуждали, он трясся. Выкрикнул: Прошествуешь на Лестницу гигантов. После схватил меня за горло и стал душить. Мысль была, как большая надпись: СДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ. ИНАЧЕ СМЕРТЬ.
Я подтянула ногу к себе и ударила что есть силы ему в колено. Попала ниже. Руки его разжались. Я вырвалась и пустилась бежать. Скинула туфли и бежала так, что в ушах свистело. Оглянулась — никого. Я выскочила на дорогу. Ехал «Москвич». Я выкинула руку, он затормозил. Я села, мы поехали. «Куда?» — спросил парень. Он смотрел на меня человеческим взглядом, спокойно. От него шло тепло. Ему ничего от меня не было нужно. Он ждал. Я открыла рот, чтобы сказать куда, но вдруг меня скрючило, челюсть задергалась, из глаз хлынули слезы. «Что с вами?» — брови его вскинулись. «Т-а-м. — через рыдания я махнула рукой в парк, — напал». — «Кто?» — «Му-му-ж-чина». Он круто развернул машину, бросил ее назад. «Я работаю в милиции. Сейчас возьмем гада, показывай». Он решительно выскочил из машины, открыл дверь: «Пошли». Мы побежали в лес. От него исходила такая сила, что я была в ней, как в броне. «Вот он!» — закричала я. Мужчина, который нападал на меня, шел навстречу. От моего крика замер. «На землю! — громко крикнул ему парень. — Лицом вниз». Я думала, он будет сопротивляться, будет драка, но тот покорно плюхнулся на землю и закрыл голову руками. Мы доставили его в отделение. Пока мы шли, я поглядывала на парня и исполнялась чувства благодарности и лаже любви. Это была особая любовь — восхищение и гордость, что есть и такие люди. И что, в общем, все не так плохо и будет лучше, и все будет хорошо. И так это меня восстановило, что я не чувствовала никаких последствий этой истории, жила дальше и по-прежнему не боялась прилично одетых мужчин на остановках».
