| Strannik | Дата: Среда, 17.03.2010, 23:28 | Сообщение # 1 |
 Мудрость сияния
Группа: Проверенные
Сообщений: 2597
Статус: Offline
| Конец верёвки.
«Мать поймала меня за руку: «Давай-ка. сходи посмотри, что там на дворе. Лошади что-то беспокойные. Кто их там тревожит? Не хорек ли забежал?» Я выкатился в сени. Открыл дверь с вырезом. Сбежал по лестнице. Ноздри затрепетали от запаха прелой соломы, скота. С него это лошадям хорька пугаться? Что они, хорьков не видывали? Это курам насмех. Я направился было в курятник, как был остановлен жалобным ржанием. Это Гнедко. Может, в ногу чего засадил? Куры молчали. Лишь изредка доносилось умиротворенное квохтанье. Я развернулся и помчался к лошадям. Все-таки по пути заглянул в коровник. Корова стояла, а телка лежала, подогнув под себя передние ноги, и мирно жевала. Порядок. Через минуту пахнуло конским духом. Лошадей у нас было две. Одна старая лошадь по кличке Вислоух, поскольку с сызмальства у нее были большие уши, которые чуть вниз наклонены. Пол старость так и вышло, уши развисли основательно. Последнее время я заметил, что, когда ложится она, копыто пол брюхо подкладывает. Нехорошо это. Да и над глазами у нее ямы образовались. Вторая лошадь — молодой жеребец Гнедко. Этот без изъяна, полон сил. Плуг тянет — только поспевай. Я вошел в стойло. Вислоух пригнул голову книзу, будто высматривал что под ногами. Я посмотрел туда — пусто. Старая лошадь не шевелилась, как застыла. Гнедко переступал с ноги на ногу и издавал тихие звуки, каких я от него не слышивал. Я осмотрел ему ноги, он ступал на них легко, без боязни, значит, не в ногах дело. Я позвал его. Он подошел, ткнулся губами мне в ладонь. Я заглянул в его большой глаз. Глаз был какой-то глубокий, прямо бездонный. Я осмотрел лошадь от ноздрей до хвоста. Все Б порядке. Ссадина на холке, она давно зажила. При мне конь успокоился, я потрепал его за ганаш. Поговорил с ним и вернулся. «Все хорошо, мам, — сказал я. — никого там нет. Чего Гнедко волновался, не знаю, сейчас вроде затих». «Ну и ладно. — обронила мать, — давай спать собираться. Завтра вставать ни свет ни заря. Луг надо докосить».
День был тяжелый. Я провалился в сон, едва коснувшись подушки. Снится мне, будто я в каких-то новых хоромах. Просторно будто так. что ни стен, ни потолка не вижу. Откуда ни возьмись — мужик, одет в тулуп стеганый, лицо бородой закрыто, — сует мне в руки сверток. Разворачиваю, глядь — это конюшенка наша. Красиво так из бревнышек маленьких скроена. Дверца там. И окошечко. Я заглядываю в окошечко и вижу там Гнедка нашего, только маленького-маленького. И глазки у него крохотные, как бисер, и ножки тоненькие. Я зову его, он не шевелится, потом вдруг сует морду в окошечко, окошечко вмиг выросло, морда у него расширилась, стала огромная, и он улыбается большущими желтыми зубами и как крикнет мне в лицо: «Пожар! Пожар!» И как застучит зубами, так все ходуном и заходило, и опять как крикнет: -«Пожар! Пожар!» Я откинулся от него, враз из сна и выпрыгнул, очутился на своей кровати. А кругом — шум, треск. В окна грохочут. Стучат по стеклам. Крики: «Горите! Горите! Пожар!» Мать закричала. Все поднялись разом. Сестры, братья. Бросились к дверям. Двери горят. За дверьми все пламенем объято. И дыму навалило, что только у пола дышать можно. Дым едкий, в рот набивается, грудь замуровывает. Беда. Мы к окнам. Выскочили наружу. Отбежали. Ба! Кроме нашего дома еще три полыхают. Мужики, бабы с ведрами носятся. Воду льют, да где там! Не остановить. Огонь все пожрал. Погибли Гнедко, Вислоух. Корова, телка, овцы, куры, свинья. Сгорела одежда, инструмент, посуда — все. В одном белье остались. Перешли жить к бабушке. Поговаривали, поджог это. Но кто и зачем это сделал, долго оставалось неизвестным. До тех пор пока не произошел один страшный случай. Вбежала к нам бабка Лукерья и с порога кричит: «Батюшки святы! Что деется, страсти Господни. Светопреставление. В Фалалея бесы лезут!» Бабка подняли полдеревни. Когда вбежали, Фалалей был мертв, Бабка рассказала, что случилось. Забежала она к Фалалею, зачем, вспомнить не может. Изба у Фалалея плохонька. покосилась вся. Притолока низкая. Вошла в избенку. Фалалей к ней лицом за столом сидел. Напротив Архип, такой же забулдыга. На столе закуска да бутылка. Вошла она, Фалалей как на нее глянул, так у него лицо все фиолетовое сделалось, стало раздуваться, глаза кровью налились, из орбит вылазят — ужас. Захрипел он, пена изо рта полезла. А бесы в него так и залазят, так И прыгают. Бабка бежать. Архип показал по-другому. Сели они с Фалалеем выпивать. Что-то разоткровенничался Фалалей и сознался, что три года назад по наущенью Степановны подпалил дом Фрола. за то, что тот у Степановны корову украл. Как украл? Да так. Купили они с Фролом корову на паях. Фрол ее содержал, кормил, а молоко пополам делили, Фрол год молоком отдавал, переводил в деньги, деньги считал. Как сумма выплаты достигла размера пая Степановны, он молоко давать перестал, а корову себе оставил. Разобиделась Степановна, науськала Фалалея за водку поджечь Фролову избу. Только с Фролом еще четыре дома сгорело — вот как. Сказал это Фалалей, выпил стаканчик водки, положил в рот кусок хлеба с мясом, да и застрял у него кусок поперек горла. Ни туда, ни сюда. Так и задохнулся Фалалей на глазах у Архипа. Тот, говорит, онемел от ужаса, одеревенел и обездвижел. Нет бы, значит, по спине Фалалея грохнуть. Да как кто сковал его, ни ногой, ни рукой шевельнуть не мог. А бесов не видел. Врать не будет».
Рассмотрим руки сына героя нашей истории.
К линии отца примыкает треугольная конструкция вершинкой вниз (рис. 4 — синий, треугольник желтый).
Знак выражает утрату дома.
Внутри треугольник разделен на три мелкие треугольные фигуры.
Слева к треугольной фигуре примыкают три кружочка (рис. 4 — красный) — на руке они красноватого цвета.
Признаки опасности от огня.
Отец в детском и юношеском возрасте пережил три пожара, трижды лишался.
|
| |
| |
